Комната с видом на волны - Константин Левтин

Отныне это больше не было воровством. Это было спасением. Сегодня они отняли одну жизнь, и лучшее, чем они могли бы отплатить за это, было сохранить другую. Они нисколько не сомневались в своих действиях. Страх быть пойманными ушёл прочь. Самоубеждение – сильная штука. Бретт схватил цветок на руки, будто жертву аварии, а Эми побежала вперёд, открывать перед ними двери. Они донесли алоэ домой, где после бешеных поисков горшка Эми извлекла из шкафа на балконе, также известного как Шкаф Бесполезных, Но Возможно Чем-то Памятных Вещей, ведёрко от попкорна, которое они как-то приволокли домой, после сеанса кино.

Кино было никчёмным, а вот попкорн – неожиданно вкусным для мусорной еды. Они сбежали с середины сеанса, и отправились гулять по улицам, есть попкорн и смотреть на закатное небо, отражающееся в зеркальных окнах высоток. Занудный дождь, весь день то умолкающий, то набирающий силу вновь, свернулся горсткой разорванных ветром туч, словно дырявый шатёр цыганского цирка, и обиженно поплыл куда-то в сторону юго-востока.

Они шли, не чувствуя земли под ногами. Глазея по сторонам, болтая и жестикулируя, словно пьяные итальянские рабочие. Радуясь каждому красивому зданию, каждому толстому коту и необычному прохожему.

Когда Бретт и Эми пытались пересечь очередную вставшую на пути боковую улочку мимо них, держась поодаль друг от друга, прокатили три девушки на бесшумных электромопедах. Светящиеся рожки на их головах говорили о том, что девушки недавно покинули одну и ту же вечеринку, а постные лица и почтительное расстояние, которое они соблюдали с монашеской строгостью, шептали, что ушли они раньше времени и в серьёзной ссоре, но в силу колоссальной магнитуды непреодолимых причин были обязаны держаться вместе. Хоть и не рядом.

– Рассорившиеся соседки, – хихикнула Эми. – Наверняка, не поделили какого-нибудь красавчика.

– Знаешь по опыту?

– Спрашиваешь!.. – блеснула глазами Эми и, засмеявшись звонко и беспечно, посильнее приобняла Бретта.

Впереди их ждали ещё улицы, ещё дома, коты и голуби, светло-синие синтезаторы с мороженным в вафельных стаканчиках и целый город, который, как оказалось, они не знали совсем.

Под конец вечера уже порядком утомлённые, с ногами, гудящими от непривычно большого объёма пеших перемещений, они очутились в полупустом парке. Они держались за руки и продолжали смотреть завороженными глазами друг на друга и на тускнеющее небо, чистое после дождя. Быстро высыхающие лужи ещё умудрялись хлюпать под ногами, а девочка с копной густых рыжих волос и нелепо зачёсанной чёлкой играла на трубе, примостив её на сиденье своего старомодного прогулочного велосипеда. Она наполняла весь мир вокруг, или, по крайней мере, кусочек этого безлюдного вечернего парка, волшебными звуками неидеальной живой музыки. Сами не заметив того, в густых, но очаровательно тёплых сумерках они вышли из парка прямо к своему дому, всё так же неся в руках пустое пластиковое ведёрко с яркой, призывной надписью.

Здоровенное, колючее как чёрт, алоэ со своим непомерным комком почвы в корнях поместилось в старое ведро из-под попкорна решительно и точно, словно ещё раз доказывая, что на всё это была прихотливая воля судьбы. Эми полила цветок, пока Бретт подметал пол от остатков земли, и безмерно уставшие, но наконец-то довольные собой, они отправились спать. Они убили карпа. Зато спасли алоэ. И день уже не был так плох. День был отличным, день снова был счастливым.

Бретт поймал себя на том, что всё так же стоит и пялится на корчащуюся под солнцем рыбу, когда из глубины квартиры до него донёсся треск бьющегося стекла и перезвон скачущих по кафелю горошин. Будто кто-то размозжил об пол хрустальную пепельницу, а следом в припадке гнева порвал висящие на шее бусы из крупного речного жемчуга.

Но они не курили, а Эми не носила побрякушек. Бретт ждал успокоительного водопада брани, но так и не услышал ни слова. И это было хуже всего. Бретт толкнул дверь и, пролетев насквозь всю гостиную, ворвался на кухню. Пол был усыпан едва порубленными кофейными зёрнами. Расколотая колба кофемолки разлетелась на пять крупных кусков и, наверное, добрую сотню мелких. А посреди осколков стекла и обломков зёрен, в небольшой лужице тёмно-красной крови лицом вниз лежала Эми.

***

С изобретением про:о всё стало иначе. Он выбрал отрешение по собственному желанию, ещё до введения пакта об обязательной активации областей направленного смещения фокуса сознания. После космонавтов, но до детишек.

В те дни он был потерян. Раздавлен в брызги и ошмётки и выброшен в мусорку. Он пробовал залить свою тоску. Утопить её на донышке бутылок всех форм, запахов и крепости. Но это не помогло. Тогда он попытался вытрахать свой путь наружу этого непроглядного, тошнотворного дурмана. Он начал совокупляться как кролик. Налево-направо. Напропалую. Со всеми, кто хоть под каким-то предлогом был готов ему дать. Он даже не думал выбирать кого-то худее, симпатичнее, моложе или определённого пола. Однако натуральная эрекция и раньше никогда не была его самой сильной стороной, а после аварии и полученной травмы он даже в туалет по-маленькому ходил с титаническим трудом, не говоря уже о попытках что-то там поднять самостоятельно. И вот спустя пару недель химического стояка в тесной компании с алкоголем и мимолётными, но страстными свиданиями с кристаллами и крэком, его сердце отказало. К счастью не совсем, и к счастью, его очередной половой партнёр оказался ответственным парнем и даже немного медбратом в прошлом. Через три недели Майк вышел из больницы и решил завязать. Остепениться. Слезть с алкоголя, наркоты и малознакомых голых тел… и начать играть. Рулетка. Блэк-джек. Автоматы, автоматы, автоматы… Монеты, купюры, потные от предвкушения и страха ладони.

Все эти мерзости не могли ничего укрыть. Они лишь ложились полупрозрачными слоями пудры поверх огромного, загноившегося прыща. Одна за другой. Накапливались и накапливались, грозясь обрушиться вниз и погрести его под собой заживо. Ещё вроде бы заживо… Однажды он проснулся рано утром, ещё до рассвета, и с горечью понял, что не изменил ничего. Не забыл ничего. Лишь разрастил свой список проблем и сожалений до величины поимённого перечня жертв лю:эм и измазал дерьмом последние воспоминания о той единственной, кого по-настоящему любил. Хвастаться было нечем. Совсем нечем… Стыдно признаться, но ему пришлось вступить в клуб анонимных потребителей всего подряд – «Прозрачная жизнь» и сменить район проживания – многие его пассии были непрочь повторить даже самое никудышное соитие ещё пару-тройку раз. Майк даже отказался от нарезанной пластиками морковки в пользу натёртой на крупной тёрке, из-за того, что оранжевые дольки слишком сильно напоминали ему собой стопки фишек из казино. Он был ещё глубже, ещё бессмысленнее и безнадёжнее. А потом он узнал об отрешении…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Музыка: Tokyo Journal – Lemongrass, включить.

2

Музыка: Tokyo Journal – Lemongrass, выключить.

3

Междометия, звучащие в китайской речи так же часто, как автомобильные гудки в час пик на оживлённом шанхайском перекрёстке. По смыслу отдалённо схоже с русскими «ага», «угу» и пр.

4

Хого – так называемый «китайский самовар», ресторан в котором посетители самостоятельно готовят овощи, грибы, мясо и морепродукты в кипящем бульоне.

5

Двести пятьдесят – от китайского «эрбайу» – тупица, идиот.

6

Дэнфэн – город, по другую сторону горы Сун от которого находится Шаолиньский монастырь.

7

Троецарствие – классический китайский эпос, повествующий о великих героях и злодеях эпохи междоусобных войн. Состоит почти из восьмисот тысяч иероглифов.

8

Маотай – очень дорогая, широко известная и почти культовая китайская водка. По вкусу мало чем отличается от Эрготоу.

9

Эрготоу – второсортная китайская водка из сорго, крепостью в 60—70 градусов.

10

Лаовай – оскорбительное прозвище иностранцев в Китае. Сами жители КНР настаивают на том, что «лаовай» – слово уважительное или, как минимум, «нормальное», приводя в доказательство тот факт, что «лао» значит «старый» или «уважаемый» и встречается в словах учитель («лаоши»), тигр («лаоху») и многих других. Однако эмоциональный подтекст, с которым чаще всего произносится слово «лаовай», с головой выдаёт в нём отсутствие всякого уважения к кому бы то ни было.